«Тото-герой»/ Toto le héros, 1991
Тома (Мишель Буке) доживает свой век в тихой богадельне, однако спокойной его жизнь не назовешь: с самого детства ему кажется (да что там кажется — он уверен!), что его собственную судьбу украли еще во младенчестве. Тома вбил себе в голову, что, когда родители и медперсонал впопыхах выносили детей из горящего роддома, его перепутали с другим мальчиком, совершив подмену. Так он попал к «другим» родителям, в «другой» дом и зажил «другой», не своей, жизнью. А тот, кто похитил его собственную жизнь, живет по соседству: этого мальчика зовут Альфред, он сын богача, и его семья прямо или косвенно повинна во всех бедах Тома — от мелких обид и неприятностей до гибели отца и любимой сестры. И теперь, на склоне лет, Тома все еще жаждет мести: сбежав из дома престарелых, он отправляется на поиски Альфреда...
С дебютным полным метром, снятым в 34 года, ван Дормаль выиграл в Канне «Золотую камеру» и, в общем, довольно громко заявил о себе. С одной стороны, «Тото-герой» не производит впечатление новаторской картины (целая галерея образов и способ нарратива перекочевали сюда из короткометражки ван Дормаля È pericoloso sporgersi, вышедшей в 1984 году). С другой — трудно представить себе какого-нибудь, скажем, Гондри без «Тото-героя» в багаже посмотренных (и любимых) фильмов. У «Тото» — все плюсы и минусы яркого дебюта: это и свежесть идей, и обычное в подобных случаях стремление вложить в первую работу буквально всё, что созрело за годы вольной и невольной подготовки к ней. Но, снимая первый фильм как последний, ван Дормаль не только повторяет достижения и симпатичные ошибки самых эффектных дебютов в истории кино, но и декларирует свое отношение к жизни: чудом выжив после тяжелейшей родовой травмы, режиссер, по его собственному признанию, воспринимает свою участь как некий прекрасный и как бы незаслуженный дар. В этом свете идея «Тото» — погоня за собственной судьбой и сомнение в том, что ты живешь своей жизнью, а не чьей-то чужой (а твою собственную судьбу кто-то беззастенчиво присвоил) — представляется стройной и логичной. Несколько мешает воспринимать ее таковой без упомянутого бэкграунда невероятная плотность повествования (особенно в первой половине картины), но от этой аритмии ван Дормель так никогда и не избавится, так что и ее можно записать в составляющие творческого метода.
«День восьмой»/ Le huitième jour, 1996
Бизнес-коуч Гарри (Даниэль Отой) в дождливую ночь подбирает на шоссе Жоржа (Паскаль Дюкенн) — молодого человека с синдромом Дауна, сбежавшего из интерната. С этого момента жизнь обоих, как принято в подобных духоподъемных историях о неожиданной дружбе, начнет меняться. Гарри (разведенному, работающему по инерции и безуспешно пытающемуся организовать общение с двумя дочками), кажется, только и нужна была возня с беспокойным, требующим внимания и особого отношения к себе большим ребенком, а Жоржу, четыре года назад потерявшему мать, не хватало человека, которого он мог бы назвать своим другом.
«День восьмой» получил в Канне актерский приз: его разделили Даниэль Отой и Паскаль Дюкенн — профессиональный актер с синдромом Дауна и артист-талисман ван Дормаля (его персонаж в «Тото-герое», согласно представлению юного протагониста, родился в стиральной машине). Пожалуй, актерские работы — главное, что по-настоящему запоминается во втором фильме бельгийца. В остальном «День восьмой» — самый простой его фильм и, пожалуй, заслуживающий наименьшего внимания. Это вполне жанровое кино, которое в худшие моменты выглядит как душераздирающая, по-голливудски сентиментальная слезовыжималка, а в лучшие — как поэтическое (ван Дормаль — безусловный поэт-формалист, мало кто так навязчиво рифмует эпизоды и отдельные кадры) посвящение человеческой уникальности, чужести, приправленное отсылками к, например, «Франкенштейну» Джеймса Уэйла, а в финале — к «Кинг Конгу». И вдобавок — это немаловажное автобиографическое высказывание для ван Дормаля, который до того, как всерьез заняться кино, работал клоуном и профессионально режиссировал представления для детей. Безжалостная развязка и очевидная манипулятивность невольно вызывают в памяти снятую четыре года спустя «Танцующую в темноте», но картины эти, конечно, разного порядка.
«Господин Никто»/Mr. Nobody, 2009
9 февраля 2092 года едва живому старику со странным именем Немо Никто (Джаред Лето) исполнилось 118 лет. (Сам Ван Дормаль, как нетрудно догадаться, родился именно 9 февраля.) Именинник — последний человек на Земле, который умрет от старости: все остальные обзавелись персональными... свиньями для обновления стволовых клеток и, стало быть, обретения квазибессмертия. Из угасающей жизни Немо сделали реалити-шоу, а колоритный психиатр с татуированной физиономией пытается втолковать вроде как уже выжившему из ума старику, что тому не 34 года, а на дворе — не 2009-й. Но старик Никто — вовсе не сумасшедший и не маразматик: просто его сознание (и восприятие жизни в целом) отличается от условно нормального. Однажды, еще в детстве, он вынужден был выбирать, с кем из расставшихся родителей остаться, и необходимость жестокого выбора сделала для Немо равноправными все возможные варианты развития событий. В итоге пробравшийся в палату к старику журналист получил бесценный рассказ о как минимум трех, не считая частностей, параллельных жизнях одного человека (с тремя разными женами) — несколько раз умиравшего, жившего в разных мирах, побывавшего на Марсе, преподававшего теорию суперструн и в то же время бродяжничающего, словом — поневоле неоднократно переменившего участь.
Перемена участи и муки выбора — больные темы для ван Дормаля, но в «Господине Никто» он довел их до невозможного, немыслимого абсолюта. 13 лет работы над картиной, 9 лет непосредственно сьемок и, похоже, вся сознательная жизнь размышлений о том, как бы все повернулось, прими ты однажды иное решение, сыграли с постановщиком неоднозначную шутку: как любое слишком личное высказывание, «Господин Никто» вышел из-под режиссерского контроля. Одни видят в этом достоинство фильма, другие — губительный недостаток, но равнодушных к ленте зрителей, пожалуй, не найти, и это само по себе уже достижение. Разумеется, «Господин Никто» — не мелодрама о, выражаясь пошло, развилке на жизненном пути, и не формалистская сомнамбулическая фантазия: все это уже снимали до ван Дормаля (см. «Осторожно, двери закрываются» и «Наука сна» соответственно). Это глубокое и тревожное кино о причудливом устройстве человеческого разума (который, как гласит поговорка, ногам покоя не дает). Однако «Господина Никто» делает уникальным даже не исследование этого самого устройства (где-то чересчур дотошное), а зрительское осознание того колоссального усилия, благодаря которому эта картина появилась на свет. Похожее впечатление производит, например, копполовский «Апокалипсис сегодня» — возможно, не лучший в мире фильм о войне и природе насилия, но, наверное, самый грандиозный и запоминающийся.
«Новейший завет»/ Le tout nouveau testament, 2015
Бог (Бенуа Пульворд) есть, и он живет в трехкомнатной квартире в Брюсселе с женой (Иоланда Моро) и дочерью (Пили Груан). Тип он крайне неприятный, жену и дочь терроризирует вечными (ну а какими же еще, в его-то случае) капризами и в целом ведет себя как редкостный засранец. Все это в один прекрасный день выводит из себя его дочь Эю — получив пару ценных советов от всем хорошо известного брата, девочка сбегает из квартиры-тюрьмы во внешний мир (через стиральную машину!), а перед этим, словно какой-нибудь Ассанж, сливает человечеству точные даты смерти каждого из ныне живущих людей. Среди прочего прощальная «пакость» Эи приводит к добровольной взаимной заморозке всех военных конфликтов, и папа девочки лишается своего главного развлечения — наблюдать, как люди вдохновенно истребляют друг друга «во имя Господа». Однако поступок девочки завел человечество еще дальше, и, кажется, даже ее родитель уже не в силах повернуть ход событий вспять.
Чего у ван Дормаля не отнять, так это чувства юмора: оно услужливо и спасительно вторгается (иначе и не скажешь) в повествование в самые нужные моменты — когда начинает казаться, что очередная сцена вот-вот рухнет под собственной тяжестью и величайшей ценностью. «Новейший завет» — самое смешное кино бельгийца, что, однако, не отменяет его серьезности. Возможно, именно с четвертой попытки ван Дормаль на ощупь отыскал идеальный баланс между глубиной высказывания и легкостью донесения этой глубины до зрителя. Здесь нет тяжеловесных философских конструкций «Господина Никто», бешеного, аттракционного монтажа «Тото-героя» и эмоционального терроризма «Дня восьмого». Оказалось, что и без всего этого можно рассказать важную историю — например, как умный и не лишенный изящества анекдот. В порядке хохмы ван Дормаль весело цитирует мировой кинематограф целыми пластами — в диапазоне от «Сталкера» и «Сияния» до того же «Кинг Конга» и «Макс, моя любовь». Не забывает режиссер и о собственных переходящих образах, заимствуя их из предыдущих лент (ту же стиральную машину из «Тото-героя», например). «Новейший завет» в этом смысле видится картиной не только легкой, но при этом и в некотором роде итоговой, подведшей черту под полноценным этапом творчества. Тем интереснее узнать, что же Жако ван Дормаль, снимающий редко, да метко, придумает дальше.
