Гагарин уже видел Землю с орбиты, когда в Новочеркасске произошел расстрел стихийной демонстрации. Рабочие электровозостроительного завода, прижатые уменьшением зарплат и повышением цен не только на мясо, но и на молоко и масло, устроили забастовку, перекрыли железнодорожное сообщение, а на следующий день вышли и в город с транспарантами «Хрущева — на мясо!». В ходе расстрела митингующих погибли 22 человека, еще двоих убили вечером того же дня, а семерых зачинщиков приговорили к высшей мере наказания. Сам же инцидент был стерт: более тысячи документов с подписями о неразглашении событий 1-3 июня 1962 года засекретили аж до конца 80-х.
«Дорогие товарищи!» Андрея Кончаловского — первое художественное осмысление произошедшего и осознание того, как быстро кровь можно закатать в асфальт, заставив молчать целый город. Вероятнее всего, любой, кто взялся бы за рассказ об этих страшных днях в формате кинофильма, сегодня солидаризировался бы с народом, найдя лицо своего героя в поднявшейся толпе — например, в той же Светке (ученица мастерской Кончаловского в ГИТИСе Юлия Бурова), своенравной дочери главной героини. Но оптика, выбранная режиссером, а именно — попытка увидеть Новочеркасский расстрел глазами фронтовички, идеалистки-коммунистки, партийной работницы горкома Людмилы (Юлия Высоцкая), представляется точным и единственно верным ключом (а если и не верным, то, без сомнения, действенным). Кончаловский делает шаг в сторону от шестидесятников (к которым, вероятнее всего, и сам принадлежит) и оглядывается на поколение своих родителей, силясь представить, какой была «оттепель» с ее дефицитом и повышением цен для тех, кто воевал и хоронил Сталина со слезами на глазах, какой она была для его отца, Сергея Михалкова, написавшего слова гимна СССР.
Под этот гимн, звучащий по радио, и начинается фильм: Людмила просыпается в постели начальника (Владислав Комаров), пока его жена находится в санатории («сиротливый привкус адюльтера»), затем торопится в гастроном получить паек, «пока не набежали»: раздают продовольственные карточки, люди боятся голода. Кому-то не хватает спичек и молока, Люда получает несколько глазированных сырков сверху и заграничный ликер, от которого давеча отказался прокурор (он в завязке). Дом, отец (старый казак), дочь с ее дырявыми носками, парикмахерская, горком: опять начальник, доклады о проделанной работе и тревожные звонки: на НЭВЗе — забастовка. Среди участников демонстрации окажется и Светка, не так горячо разделяющая мамин партийный идеализм, но верящая в социализм.
Парадоксальным образом июньскую хронику Кончаловский восстанавливает одновременно и лаконично, и живописно: квадратная рамка черно-белого экрана, мизансцены, похожие на полотна, совсем далекие от кисти Пименова, — ближе к кадрам итальянских неореалистов вроде Де Сики. Протяженные планы: асфальт, с которого смывают кровь (раскаленное от жары полотно не хочет отпускать бурое пятно); асфальт, который перекладывают; асфальт, на котором танцуют. Безмятежное радио в парикмахерской голосит «рула-тэ, рула-тэ, рула-ла-ла», а за окном пальба, крики и хаос: все это выглядит картинно, постановочно, в высшей степени кинематографично и прямолинейно, но в этом и твердая поступь большого художника — в парализующей красоте страшного мгновения.
Кончаловский в целом отказывается от недосказанностей или намеков, говоря прямым текстом и даже не переходя на осторожный шепот, будто пробуя взять реванш и за цензуру тоже. Людмила, которая еще вчера утром на собрании требовала стрелять по восставшим (большая их часть — бывшие уголовники, не жалко), а вечером скучала по Сталину, следующим утром уже молится Богу в кабинке туалета, упершись подбородком в подоконник: нерадивая Светка пропала, и, возможно, Люда найдет ее уже среди убитых.
«Дорогие товарищи!» так и напрашиваются на клеймо фильма антисоветского или даже русофобского — мол, космополиту Кончаловскому «оттуда» снимать проще. Но если говорить по существу, то это кино в первую очередь противостоит системе — будь то советская или любая другая власть. Горький оптимизм Кончаловского в этой страшной истории — уверенность, что любая система несовершенна и рано или поздно даст сбой. В данном случае изъян механизма, упрямая шестеренка могущественного монстра — человеческий фактор. Так «выходит из строя» Люда — идеалистка, коммунистка, она верит всецело и непогрешимо, но, глядя на ощенившуюся суку, работница горкома думает не о партии, а о своей дочери, и мчится искать ее тело в морг. Юлия Высоцкая, которая в Новочеркасске и родилась, делает в образе своей героини практически невозможное: распутывая тугой узел идеологии, она мечется от одного тупика к другому, пока не оказывается по колено в воде. Еще одна живописная сцена: партработница умывается в реке, а на том берегу купаются кони.
Все это результат еще одного сбоя: гэбэшник, рука карающая, становится одновременно и рукой помощи — Виктор (Андрей Гусев), взяв с Людмилы подписку о неразглашении, почему-то решает помочь женщине найти дочь (или ее тело, уж как повезет). По Кончаловскому, жернова КГБ выше людей, выше системы, приказов или реальности, и даже выше Бога («На Дону Бога нет», — говорит отец Люды), но и в этой, казалось бы, идеальной бездушной машине нашелся расшатанный болтик.
При всех ужасах реальной истории Кончаловский снимает кино гуманистическое, где главная дисфункция системы — в будничной человечности. Едва ли он мог предвидеть, что глядя на черно-белый Союз, зрители невольно вспомнят Хабаровск и Беларусь и на выходе из зала проверят новости. Говоря о шестидесятниках, Булат Окуджава писал: «Большинство из нас не было революционерами, не собиралось коммунистический режим уничтожать. Я, например, даже подумать не мог, что это возможно. Задача была очеловечить его». Кончаловский отчетливо говорит, что у режима человеческого лица нет и быть не может, но все же среди болтов и гаек время от времени встречаются люди.
